|
|
Истории / Лисьи сны. Ученик гробовщика.
| Лисьи сны. Ученик гробовщика. |
|
Во всём вот быть шаманом (а уж ша-woman-то!) прикольно и радостно, хотя есть особенности, на любителя, так скажем.
Например, шаманская болезнь. Она у всех своя, у кого - падучая, у кого- депрессии, у кого, извините, запои.
У меня всё банально, но от этого не менее "весело". Моя шаманка называется "ангина". Она случается со мной так редко, что если у меня начинает болеть горло, если я практически питаюсь "каметоном", а мне "всё хуже и хуже", то обычно остаётся только растопырить лапы и лететь навстречу потоку, пытаясь получать удовольствие.
Чему в очередной раз учат, и "чем кормят", понимается всё равно спустя время, так смысла ли морочиться?
Чтобы я вовсе не закручинился, мне иногда показывают сны. И если такой сон досмотреть и запомнить, то утро встретит тебя здоровьем и крыльями за спиной.
Это сон, и, раз уж он не просто приснился мне, но и случился со мной, то рассказываю я его не как сказку, но как сон, как быль, как то, что произошло.
Жила я в дальней земле. Земля эта похожа на нынешний Китай была бы, если б в северном Китае были реки и моря, и тёплые лета, и прохладные зимы. Будто я живу на побережье, я дочь рыбаков, занятие моего отца и братьев моих - ловить рыбу, пить и меня шпынять разными способами. А в других обстоятельствах и нет до меня никакого никому дела. Как крапива под забором, девочка-мальчик.
Но однажды на улице встречаю я странного господина и госпожу, супругу его. Маленького росточка, очень с достоинством несущие себя, воспитанные и сдержанные, в одеждах богатых, но очень скромных. Я помогаю поднести им до дома какой-то свёрток, и господин внимательно смотрит на меня. Несколькими днями позже госпожа, чуть кругленькая женщина лет 50-ти на вид, очень тихая, но деятельная, появляется у нас в доме.
И говорит, что её супруг не против взглянуть, вдруг я подойду ему в ученики.
Пара эта уважаемая, и предложение подобное - да ещё и с их стороны, да ещё и без моей просьбы! - лестно весьма и необычно.
И по многим причинам.
Дело в том, что господин и госпожа - гробовщики.
Это наследственное занятие, почётное и сложное, потому что похороны в этом крае - пожалуй, самое дорогое и роскошное мероприятие, окружённое тайной.
Господин и госпожа обладают, разумеется, своими именами, длинными и знатными, но все их называют - с неменьшим почтением - "господином Хуэли и госпожою Хуэли".
Меня приводят в дом, где, оказывается, настоящий смотр маленьких кандидатов, причём, в основном, конечно, мальчиков, и куда моложе меня. Самым маленьким - года по 4, а мне уже отличных лет 13, если не 15. Есть и девочки, но их ,пожалуй, только двое - одна как раз лет 3-4х, абсолютно неуправляемая, с матушкой, потакающей ей, и другая, она моложе меня и сначала я принимаю её за дочку господина и госпожи Хуэли. Ей лет 10, и она не дочь хозяевам, а уже ученица их и живёт в доме.
Некоторое время спустя госпожа Хуэли появляется, узнаёт меня и уводит меня из общего помещения, ведёт к господину.
Удивительно, но он занят не тем, что беседует с учениками возможными и выбирает себе подмастерье, но стоит у верстака и меряет роскошную ткань, занимается своим делом.
Пару слов про обряд похорон.
Когда человек в этой земле умирает, тело приносят в дом Господину Хуэли. Ни он, ни госпожа не беседуют с родственниками и не касаются денег, всеми делами - тканями, пергаментом, благовониями запасается прислуга, причём не прислуга пары, а прислуга тех суконщиков и бакалейщиков-москательщиков, которым есть честь поставлять всё нужное в известный дом. Самим господам денег за услуги не платят, но богаты они, видимо, несметно и во всём городке у них неограниченный (впрочем, не используемый) кредит.
Итак, когда умерший в доме моих новых хозяев, ему начинают готовить облачение.
Это нужно сделать крайне быстро, молниеносно, а дело очень долгое.
На нескольких свитках пергамента особыми знаками (каждый знак обозначает, кто когда родился, как жил, как умер и куда направит свой дальнейший путь) исписывается история того, кого будут отправлять в последнюю дорогу гробовщик с женой.
Оказывается, этими пергаментами и занимаются ученики. Чтобы исписать несколько длинных свитков, нужно наизусть знать все эти знаки (не будешь же каждый раз лазить за ними!). Это книги и книги, тома и тома. Это первое, что мне вручают, и я всё время сижу позади господина Хуэли у его верстака-стола, как бы учась тому, что он делает, а между тем запоминая эти знаки.
Совершенно не реальной мне кажется эта задача, и тупо их переписываю, фактически ожидая, когда же они обратят внимание, что ни черта-то я не запомнил, и отправят меня восвояси.
Странно, в доме я оказываюсь на правах и ролях мальчика. В том смысле, что все в курсе, что это не так, и госпожа Хуэли обращается ко мне как к девочке, но всю женскую, домашнюю работу (в дополнение к тому же самому, чем занят я) делает вторая ученица. Она одета как девочка - юбка, длинные волосы, и я ей очевидно нравлюсь.
Я ношу свою обычную причёску: волосы, убранные в хвост и штаны. Господин же Хуэли обращается со мной как с пареньком, поручения у меня тоже более "мальчиковые" - я таскаю ткани, помогаю их разбирать.
Сначала мне кажется, что самое сложное - это свитки, и как всегда мне дали самую трудную работу. Но через несколько дней господин даёт понять мне что прохлаждаться некогда и показывает мне ,как шьёт пелены. Дело в том, что пусть господин Хуэли и гробовщик, но гробов самих в погребении нет.
Тело вместе с исписанными свитками особыми образом запеленывают в многие метры разных, специально и со смыслом подобранных тканей и зашивают.
Зашивают хитрым стежком. Часть ткани можно сшить прямо из рулона, часть - только уже вместе с телом внутри.
Постепенно до меня доходит весь смысл работы.
Дело в том, что по поверью, покойник не безопасен, он уходит в страну духов и становится силён, и может стать кем угодно, и божеством, и дьяволом, и гневным и разрушительным духом. Потому пелены ему нужны такие, чтобы сдержали его, умиротворили - и оттого они богаты - и успокоили.
В детских сказках -страшилках за злыми восставшими покойниками бегают их пелены, чтобы снова вернуть в мир мёртвых и ,т.с. призвать к порядку.
И вдруг я понимаю, что у этих баек есть своя крупица правды.
И самое лёгкое - это написать свитки, потому что дар и назначение гробовщика- сделать живые пелены, чтобы сдержали что угодно и кого угодно.
И процесс этот, начатый, нельзя прерывать - оттого и нужен ему подмастерье-ученик: в одиночку это дело на многие часы стояния у стола с кривой иглой в руках.
Когда же покойник запеленут, с реки приходит лодка, которую нанимают родственники, туда кладут тело, пронося его непременно через особое окно в доме гробовщика, и увозят в море далеко.
Чтобы быть гробовщиком, нужно пройти посвящение. К нему несколько лет готовилась, как мне становится ясно, моя маленькая ученица-подружка. На самом деле ей не 10, просто она невысокого роста.
В некий день в доме суета, а работы нет, дом закрыт для посторонних. В дом между тем приносят ткани: тёмно-синих, с серебряными вышивками , лёгких-прозрачных и плотных-атласных тканей многие свёртки. И плотного телесного цвета шёлка много. И я понимаю, что это для посвящения моей приятельницы, где она будет играть роль того, кто находится внутри пелен, а прибывшие шелка - это её цвета.
После посвящения - если она его пройдёт - она будет носить эти цвета и получит имя.
Мне же поручено писать ей свитки, на этот раз не переписывая знаки, а уже так как положено.
В панике понимаю, что это невозможно: выучить знаки потребуются годы.
Но я сажусь и пишу, и понимаю, что перо само водит моей рукой, что я пишу знак за знаком, не отрываясь, и что я рассказываю историю этой девочки-девушки, про её качества и уменья, и росчерки получаются чёткими и плавными и очень красивыми.
Её кладут на стол, запелёнывают сначала в бледный бежевый шёлк, потом во всё более тяжёлые синие складки, а потом накрывают и вовсе. Её крутят и вертят, и господин Хуэли сворачивает ткань всей тяжестью своего тела, надавливая и наваливаясь, туго зашивая края – кстати, в результате получается вовсе не кокон, а одежда, сложная, многослойная, с рукавами, подолом и шлейфом).
Оказывается, крутят и вертят так, пока сердце внутри не перестанет биться, а дыханье не остановится.
Госпожа Хуэли говорит мне, что вот, скоро и меня так посвятят.
И я начинаю уже думать, что уж кто-кто, а я точно задохнусь, и разворачивать будет даже и не нужно.
Очень, думаю, практичный вариант посвящения - чтоб, так сказать, два раза не вставать.
(Кстати, я довольно ехидное там существо, и фамилия хозяев-гробовщиков - которая не фамилия вовсе, а скорее прозвище-названье - тоже меня изрядно веселили поначалу)
А встать-то, оказывается, и нужно. Внутри свёртка находящейся девочке нужно сбросить с себя прижавшего её к столу господина Хуэли, расправить одежды(!) и выйти в окно, точнее, в раму, на которой натянута будто прозрачная ткань. И вот девочка - видимо и с трудом встаёт.
Я на секунду вижу её через ткань рамы, через которую ей нужно пройти, и ого! - вижу её лицо внутри пелен, вежу, что ей уже не 10 лет на вид, а лет 30, что волосы её посветлели, как изменилось лицо, что внутри пелен одежда "села" на неё.
И она встаёт и делает движение к раме. Со стороны это напоминает самое настоящее воскрешение и чудо. И вдруг она кренится назад - и я понимаю, что ткань всё же тяжела и тянет её обратно. И если она упадёт навзничь, ей едва ли удастся подняться. И я подбегаю, встаю ей за плечи и, прежде чем хозяева успевают мне помешать, легонько подталкиваю её в сторону рамы-окна.
И вижу, как на реке в настоящем окне загораются огоньки на лодке, невесть откуда взявшейся и совершенно призрачной. И я понимаю, что за каждым посвящаемым тоже приходит своя лодка, только никто не знает, кто правит ею.
Девушка проходит раму, открывает лицо, и её уводит госпожа Хуэли.
Обычно после посвящения в доме должен быть праздник и застолье, а в этот раз в доме кроме приготовлений к пиру - какие-то лишние замешательство и суета.
Уже вечер, стемнело, но начинают хлопать двери, и в дом несут новых тканей. Теперь уже белого, с изумрудным-бирюзовым даже отблеском роскошного атласа.
И алого цвета шелка. И золотую тесьму. (К этому времени я уже понимаю, что к чему, и это не просто богатые, это роскошные ткани).
Если человек вмешался в ритуал, то ему придётся в ритуале остаться, а значит - моё собственное посвящение будет вторым.
И я отчётливо понимаю, что ткани эти - моих цветов, белого и алого, цветов княжеских...
- Как потом я осознаю, цвета отдельно не выбирают, просто посылают за тканью, и то, какую ткань пришлют - и есть воля создателей - таким и будет тот, кто выйдет из пелен.
И прежде чем я успеваю даже удивиться, страх и любопытство внезапно оборачиваются внутри меня объёмным и словами не передаваемым ощущением предназначения, задачи, которую не «нужно решить», но «уже решаешь, уже проходишь, уже совершаешь».
И стол-верстак, на котором я оказываюсь, так кажется высок, что земли и всего сущего будто и нет, далеко внизу оно осталось.
...что было внутри свертка? Там погоня, я убегал и сражался там с чудовищем, которое прыгнуло на меня, и нужно было стряхнуть с себя зверя и добежать до реки. Потом я понял, что это, видимо и был тот момент, когда останавливается сердце и дыхание, а зверь, которого я с себя сбрасывал - это господин Хуэли, прижавший меня в свёртке к верстаку.
И когда встаёшь, чувствуешь, что стал сильно выше ростом, и я видел лицо моей подруги, которая смотрела на меня и была готова так же как я её поддержать и помочь дойти до рамы....
Но рама с моей точки выглядела как зеркало - и я увидел себя. Красным магом - лисом, с лицом длинным и белым как мел, и кроваво-огненными висками, в белых облаченьях с алым поясом.
А за окном я видел уже наступавший рассвет. И как, раскалывая тонкий утренний лёд, движется к пристани лодка украшенная огнями и фонариками, которая пришла за мной... И я шагнул через раму, улыбаясь.
© soit, февраль 2010 - октябрь 2012 |
|
Рейтинг: 1089 +
назад
|
|
|