Ты носил бородку в медное кольцо и яркой лазури тюрбан. Ты был жив, во плоти и в сиянии власти. Тебе было имя. Именем, поступью, законом твоим была власть. Вдохновением была слава. Даром была сила. Ты держал в ладонях полмира, подобен светилу.
Твоя тень, тайна и секрет, - я всегда сидела на треножнике в клоках серебристого тряпья, дымки призрачных одеяний. Мне казалось , ты любил меня. Не мог мною насытиться, налюбоваться, вбирал мельчайшую чёрточку. Каждый взгляд твой был нежен, ни на кого не смотрели так твои глаза- стараясь удержать, схватить мой облик, задержать хотя бы на минуту... прежде чем развеется дым, покраснеют и нестерпимо заноют глаза, а виски закуёт обруч глухой и неподвластной лекарям боли. Потом к тебе приходил сон и исцелял, и ты по мгновениям вспоминал нашу встречу. Хранил бережно в памяти целый день, а потом снова возжигал травы на треножнике. Парчовый кисет с травами ты держал в тяжёлом ларце, ключ же от него носил на груди. В тайные покои не было никому доступа, и раболепие царедворцев, а может, и страх перед той, кого мог видеть в клубах едкого дыма их правитель, хранили место наших встреч надёжнее замков и засовов.
Бережно раскрывал ты кисет, щепоть за щепотью уменьшались травы, но и так их хватило бы на долгие вечера бесед. Рассказывала я тебе, где бывала, над какими городами мелькала летящей тенью, твоими крыльями, глазами и ушами. Твоей сплетницей и сказочницей была я. Указывала, где враги скрылись под масками фаворитов, где солнце встаёт и покрывается ледяной дымкой, как страстно желают и любят друг друга осуждённые за прелюбодеяние любовники. Как крепки и коротки их цепи в зиндане, тюремном гнилом колодце. Как рвутся от боли и невозможности даже прикоснуться друг к другу их сердца, и какие неземные радости вкушают они же просто от близости родных глаз.
...Ты повелел ослепить их следующим же утром, и я постигла: любви ты не знал . Слова мои были тебе химерой. Ты позволял любить себя, с благоговением принимал мои советы, томился и тосковал и ждал новой встречи, но дальше сказка обрывалась. Подходил ты к треножнику, брал мои прозрачные ладошки в свои руки. Нежная, бархатная, смуглая кожа сильных мужских рук. Мы смотрели друг другу в глаза, с небес лилась музыка, но и музыкант,казалось, изведал то, что мы тщетно искали в глазах друг у друга. Ты будто ждал ещё одной фразы, но я искренне не знала,что сказать. Молчала. Потом ты перестал меня звать. Дни листали чётки ночных часов, тебя же всё не было. Даже шёлк подушек перестал пахнуть диковинными курениями из кисета. Пустовал треножник. Понимала. Может, одиночество поможет нам полюбить. Потом ты звал меня, но я уже не приходила - мы надеялись, тоска откроет двери туда, куда дозволено всем ,кроме нас. Кидал на угли травы из горсти, звал меня до хрипа, пока не падал без дыхания в горьком жгучем тумане. И я не смогла не ответить на зов.
Потом ты объявил народу, что избрал себе спутницу, и немой ужас объял нацию. Демон не может быть правительницей страны. Советчиком, тайной, но...Ты же стоял на своём твёрдо. Меня пытались убить- но как убить то, что бесплотно. Пытались убить тебя, но предупреждённый мной, ты ответил на предательство люто. Но любви так и не знали мы. Нежность и ласка, и глаза всемудрые,всевечные.
Но однажды ты взял парчовый мешочек и не сдержал крика : пуст он был. Не кинжал и не яд - просто рассыпанное зелье разлучало нас. Последние крупинки всыпал ты бережно в тигель, заструился над треножником сиреневый дым: руки, косы - и глаза наконец. И теперь заговорил и ты. Слова несли нас сами, я впервые чувствовала, что меня обдаёт жаром воскурений. Мы говорили быстро, перебивали, но вслушивались в каждое слово, впервые время и смерть встали почётной и неумолимой стражей у нас за плечами. Постигая наконец невесть откуда налетевшую с ветром первой настоящей разлуки любовь, мы постигали прощание. Весь разговор наш мы назначали друг другу свидания, там, потом, в после, мы говорили, как узнаем, как нас будут звать. Мы старались запомнить места и приметы, и светила над мирами, куда придём, запах жизни родной души, который не спутать ни с чьим другим.
Неужели не бывает любви без страдания? Если любовь есть жизнь, то жизнь постигаешь лишь перед лицом смерти. Не безобразным, не устрашающим. Спокойно-безразличным. Если жизни этой остались последние крупицы, и этот последним вздохом ты надеешься показать другому, что же есть любовь...то он увидит. Ты не требуешь ничего- нет времени, нет нужды, нет принуждения. Единственный страх - уйти и не успеть отдать всё, что могла, что несла для одного-единственного предназначенного мирами и богами зрителя, слушателя, властелина. И через много лет и зим, миров и хаоса - быть может, он найдёт тебя и сделает всё, чтобы и ты - вспомнила.
сойт, лето-осень 2007